Этой ночью, скорее всего под утро, как это бывает со многими из нас, он ушел. Совсем.

Вчера мне пришлось принять решение. И его отвезли в наш дом, который в поселке Горьком, в частном секторе. Возможно, это было моментом слабости с моей стороны, мне было очень тяжело смотреть на него… С другой стороны, он не знал покоя тут, дома – рядом постоянно шум, возня, суета, свет, а он последнее время даже уже не спал, просто полулежал, привалившись боком к двери шкафа на лоджии. А еще дома жена и ребенок, и мне бы не очень хотелось, чтобы они были свидетелями последних часов, минут жизни кота, чтобы он уходил у них на глазах.

Мать сказала, что ехала очень аккуратно и осторожно, не торопясь, везла как больного человека. На Горьком и выделили ему теплое, спокойное, нешумное и неяркое место в летней кухне, на ковре, укрыли, его напоили молоком. И там, лежа в тишине и покое, он и ушел…

Мать сказала, что кот и собака, что живут на Горьком, утром беспокойно суетились у дверей летней кухни. Видимо они что-то почувствовали… Зашла проверила – уже холодный. Говорит, стало муторно, не по себе, придавило. Вышла и поехала на работу, так и оставила…

Что он переживал в последние свои часы, минуты?.. Было это страдание, боль, страх или может облегчение, спокойствие? Или просто накатило забытьё и небытие? Проносились ли в его голове какие-то образы, про которые мы, люди говорим: «Вся жизнь перед глазами пролетела»? Может он хотел, чтобы я был с ним рядом, как был всегда рядом до этого в его трудные минуты… Никогда я этого не узнаю. И мне от этого и спокойнее и больнее одновременно. Да ведь он же и не человек, он был кот. У них, котов – наверное, все иначе, их на этот счет никто не спрашивал…

Мне осталась память о нем, как он пришел в мою жизнь, как он рос, взрослел, каким он был, какие истории с ним случались, как я переживал, искал его, когда он пропадал дня на два-три в загуле, как он был хозяином в нашей квартире, практически членом семьи. Остались фотографии за два последних года. Остался его образ, особенно за последние две недели, что он постоянно был дома. Эти пронзительно желтые глаза, раньше – полные жизни, последние дни – слабые, потухающие…

Я всегда знал, что он пришел в мою жизнь и скорее всего уйдет из нее, а я – скорее всего останусь, пройдет со мной, бок о бок, некоторое время, вырастет, возмужает, проживет жизнь и оставит этот мир. А я останусь жить дальше. Потому что век котов короче нашего, много короче, особенно когда кот – не житель дивана, а уличный забияка. Я лишь никогда не думал, что так сживусь с ним, что он будет мне так близок, что я буду так с ним связан.

Он пришел в мою жизнь совершенно случайно, таким же маленьким котенком, как те котята, о которых я писал недавно. Видимо, он всегда был аборигеном этих мест, в окрестностях Курчатова всегда было немало черных котов. Наверное его родила какая-то кошка из местных, может даже в нашем же подвале… В общем, мать с СерСанычем нашли его в нашем подъезде и принесли домой.

Он очень понравился всем и его тут же было решено оставить. Никто в тот момент и не мог подумать, что это будет так надолго, так основательно. Этот маленький черный котенок, с тонким коротким хвостом, с короткой шерстью из которой торчат редкие длинные волосины-вибриссы. Эти желтые глаза.

Помню в первый же день он залез по моей штанине и выше до самой головы, уселся на моем плече как попугай у пирата. А потом он спал на моих коленях. Маленький Феликс, Феликс-котенок.

Помню, как в первый день мне стало немного не по себе, как я почувствовал, буквально кожей, что в мое жизненное пространство вторгся кто-то новый, основательно, как будто впился в меня, не физически, понятно, а как-то по другому, как будто с кем-то, без моей воли, установилась связь. Первое время было немного не по себе. А потом стало очень комфортно.

Он рос у нас на глазах, а мы за этим наблюдали и радовались. Он чудил, откалывал потешные номера. Он складывал уши, выгибал спину дугой, хвост запятой и ходил на нас боком. Он спал на подоконнике, играл бантиками. Он не пакостил и не портил особо вещей, быстро привык к своему туалету... Все его очень любили, всем он нравился. Он рос красивым и очень живым котом.

К зиме он стал проситься на улицу. Сначала подъезд, площадка, потом он стал ходить в подвал. Мы очень волновались, но держать его в 4х стенах не собирались. Положились на его кошачью удачу и его кошачье чутье, он был достаточно благоразумным. Он всегда приходил домой, сначала через часы, потом под утро. Он заработал лишай на лапе в первую же неделю хождения в подвал, но нам сообща быстро удалось с ним справиться. И с тех пор он все свои дела справлял на улице. Дома – только есть, спать и общаться с домашними, все больше времени на улице…

И вот приходит его второе лето, он уже – молодой, красивый, сильный кот. Много времени проводит на улице, знает сове имя, и когда я его зову – бежит ко мне, хоть с другого конца двора. И встает на задние лапы, и трется своей мордой о мою руку. Он уже отгулял свою первую весну и прижился во дворе, чувствует себя вполне уверенно. Он полон сил, задора, кошачьей задиристости. Но он еще неопытен, неосмотрителен. Он гонит соседского кота через улицу и попадает под машину.

Ко мне приходят и говорят, что моего кота сбила машина. Как так?! Только что, пять минут назад, я гладил его на улице, звал домой, он качался по асфальту и не желает никуда идти. И вот он сбит машиной, его жизнь под большой угрозой. Я бегу на улицу с фонарем, зову его, мне говорят, куда он побежал – в сторону подвала. Я бегу в подвал, он лежит недалеко от отдушины, тяжело дышит, изо рта течет кровь. На глаз все очень серьезно. Я беру его на руки, осторожно, он жалобно мявчит. Дома осматриваем – вроде кости целы. Но кот очень плох, а времени – десятый час вечера. Оставляем как есть. Кот уползает под шкаф, а я пол ночи сижу и слушаю его тяжелое, с прибулькиваинем, дыхание. Думаю: «Доживет ли до утра?» Потом забылся тревожным сном…

Взял я отгул и отвез его к ветеринару. Там сказали, что поправится, досталось ему конечно сильно, но справится. Только челюсть поломал нижнюю, скобу ставить надо будет. Я и кормил его с рук, шрицом, и колол его, выхаживал. Выходил. И челюсть его сама схватилась, без всяких скобок. Коты - они крепкие, и очень выносливые, порой - не чета нам. Поправился кот... Только еще пару недель прыгать не мог, смотрел на окно, переминался с ноги на ногу, недовольно болезненно морщился и помявкивал. Но потом и это прошло, все снияки сошли, что лиловым весь живот покрывали.

Справился кот, но даром для него травмы полученные не прошли, пострадали у него внутренности, да и зубы из челюсти ломаной выпали вскоре…

Месяц прошел и снова кот на улице, сил набрался, а заодно и опыта, осторожный стал, ученый. Никогда я больше не переживал его на улицу выпускать, очень он осмотрительный стал.

И пошли у нас с ним год за годом. Лето-осень-зима-весна. Дома он был хозяином, спал где хотел, забавно было наблюдать, как он места меняет: то диван один, то другой, то кресло одно, то другое, то подоконник, то на лоджии. Как хотел – так и жил кот. Сам себе голова. С зимы до лета – гулял, и по два-три дня бывало не приходил, в мороз, в непогоду, в слякот и дождь. Переживали мы за него, выходил я порой его поискать, позвать домой. Иногда находил, но чаще он сам приходил. Наступало лето и кончался у них сезон гуляний, приходил Феликс домой, худой, изможденный… Часто видно было – не совсем в силах кот. Отсыпался кот и отъедался, худой ходил, линял. Мало летом улицу манила, больше дома спал, на подоконнике или на полу, где по прохладнее, дом ему милее был, вечерами в основном на улицу кот выходил, летними ночами теплыми свои владенья оббегать… Лето подходило к концу и оживлялся Феликс. Начинал кушать с большим аппетитом, чаще на улицу хаживать, больше на улице проводить. Становился холеным, красивым. Подходила осень к концу, холодало, и круг замыкался.

Сильным он котом был. Молодым утвердился в окрестностях, везде я его видел, вокруг дома, в полях, что за домом, в соседних дворах и даже в частном секторе – отовсюду прибегал Феликс на мой зов.

Настоящим он котом был, не чурался и живого теплого мяса. Мышей ловил, полевок – сам видел.

Матерым он был котом. Несколько лет был котом-альфой в окрестностях, и с тех пор появилось у нас в округе больше черных котов, которые и ему самому начали жизнь осложнять. Но что поделаешь, таков закон их кошачей жизни: пришли молодые, сильные, свежие, напористые и наглые – придется уступить. Тем более, что и сам ты таким же был, сам кого-то подвинул, продолжил ты уже себя в жизни и хорошо продолжил, раз твои же потомки твое место оспаривают, доказал свою состоятельность.

Не сдавался кот, продолжал жить привычной жизнью… С молодыми тягался по прежнему, территорию держал. Четыре года минуло ему, пять… И стал я на него смотреть с грустью и думать, что немолодой он у меня уже, и явно не из самых здоровых, что придет время нам попрощаться. В будущем. А пока кот еще здоров вполне, активен, живет полнокровной жизнью и всех нас радует.

Много за эти годы с ним всего приключалось, по мелочи. И занедужит бывало, и получит в драке когтем грязным, нарывает потом. Случалось и занозы ему загонять, и лапы травмировать, как без этого, улица – улица и есть.

Вот и шестой год кот прожил. Выпало на его кошачью душу тяжкое испытание – добрые мы, приютили у себя молодого кота Лексуса. Вроде хорошее мы дело сделали, а Феликсу – злое. Тяжело ему дома стало, не дает ему покоя молодой задира, да ладно просто покоя не давал бы, так все в доме родном пропахло им. Тяжело коту было, некомфортно, дом чужим стал. Стал он дома меньше бывать, потерял почти угол родной, который всегда тылом ему был, рубежом последним. А к концу весны здоровье у котов неважно… Силы видать не те уже были – подхватил кот грибок и маялся им.

Лексус наш дом покинул, новых хозяев ему нашли. А Феликса вылечили. И снова кот привычной жизнью зажил, силы набрал, поправился, тем более, что осень теплая на дворе была, новая зима приближалась. И невдомек мне было, что последняя осень это его, не думал я такого.

Последний год его большой-маленькой кошачьей жизни раскручивался…

И снова зима на дворе, последняя зима. Теплая она была, много коты гуляли. И наш гулял, пропадал снова целыми днями, приходил домой грязный, уставший. Отъедался за день-два, отсыпался и снова на улицу. А иногда и вообще не отдыхал – забежит, похватает чего-то быстро, что есть и снова под дверью, на улицу просится. Немного передохнул в конце зимы - начале весны и с новыми силами, продолжать гулять.

А к пасхе заболел. Писал я об этом… Снова мы его вылечили, поднялся кот, снова сил собрал… И будь это человек – сказал бы я ему: «Передохни, отлежись-отоспись, пропусти остаток этого сезона, здоровье подтяни, а может и вообще на покой тебе пора». Но что я ему скажу, когда он – кот? Не понимает он меня. А гормоны велят ему – иди. И сидит кот под дверью, на улицу просится. Он же - правильный кот, настоящий, правильной кошачьей жизнью живет.

А не то уже здоровье… Износился, недостаточно сил набрал. И то ли обострились какие хронические недуги, то ли получил кот грязным когтем за ухо, а снова навалилась на него зараза. Был бы молодой, здоровый… Не напрягал бы силы свои эти годы… Одолел бы недуг, наверняка одолел. Одолел бы... Но не одолел, недуг его одолел.

Немолодой он уже был. И жил жизнь кошачью, полнокровную. Больше чем пол жизни на улице… Оно ведь даром не проходит… Коты, они в дикой уличной жизни до такого возраста и не доживают почти никогда. Годик, два, три от силы. До пяти редко кто дотянет. Рыжий поселковый хулиган Боська – лет пять максимум и прожил. А Феликс – целых семь.

Думаю, хорошую он кошачью жизнь прожил, правильную, полнокровную. Как инстинкты диктуют. Как зверю его вида положено. От совей кошачей души, как хотелось... Только оно ведь, как хочется - совсем не означает, что так оно будет дольше всего и беспроблемнее. Тут уж каждый сам свой путь выбирает, кто моежт. А если не может?..

И закончилась его маленькая-большая кошачья жизнь. Рядового кота, каких сотни тысяч вокруг. Одного единстенного, уникального моего кота.

Тяжело мне, по родным старикам своим я пожалуй так не горевал, как по Феликсу. Не потому, что мне родные не дороги, а потому, что не растил я их с маленького, не смотрел я в их очи ясные внимательно, не на моих глазах всё их житьё-бытьё проходило, не я за их судьбу в ответе был, не моими заботами их жизнь была. А этот – почти всю жизнь на моих руках, от крохотного комочка шерсти и почти до самого конца, и в горе и в радости.

Самая настоящая утрата. Потому как кусок, и моей в том числе жизни, окончен безвозвратно. Окончательно.

Больно мне потому, что мысли меня гложут, что не все я сделал для него, что возможно мог бы, что больше надо было стараться. И что дал я ему страдать в напрасных надеждах, что поправится он, что не облегчил я его ухода. И что чувствую я себя предателем, что не был я рядом с ним в последние его часы, минуты… долгие последние минуты такой короткой кошачьей жизни. Другие, кто рядом с ним по жизни его был – были, а я – нет. Не гладил я его по голове, не сидел рядом в его последний вздох, не прикрыл рукой своей его потухших пронзительно желтых глаз…

Вставал ли в его голове мой образ в его последние минуты – не дано мне знать.

Прости меня, Феликс, плохой я наверное был хозяин. А вот ты был кот – что надо.

Беги, беги Феликс по мосту радуги, тут у тебя уже все дела окончены, ты уже далеко.

Не свидимся мы более. Но я тебя не забуду, потому что ты такой в моей жизни – один.

P.S. Уже вчера, сидя дома, я чувствовал себя каким-то беззащитным, каким-то уязвимым. Как будто что-то очень очень важное из моей жизни ушло, совсем. И стало как-то запустело. Взгляд сам падает на привычное место… и видит там… не видит. И я успокаиваю себя мыслью, что он просто на улице, вышел погулять. Он где-то рядом… Хотя и знаю, что это – ложь.