Закрываем день правого полушария...

Удивительные вещи порой находишь в неожиданных местах. К примеру кусок этого стиха я нашел примерно год назад (минус неделя, плюс две) в жвачечной современной русской фантастике авторства Шхияна Сергея, в его цикле "Бригадир державы". Которая в целом вызывала у меня тяжелой формы недоумение, насколько основательный подход к углублению в множество мелких деталей в описании бытового уровня прежних исторических моментов (книги построены на идее попаденца) соседствует с общей смысловой пустотой и незатейливостью, безыдейностью - только ненапряжне чтиво. Это как забивать гвозди микроскопом, золотым.

Но речь не о том. Речь о стихе. Был лишь отрывок. Но он так крепко меня торкнул... Не многие люди знают, что я на самом деле весьма неравнодушен к лирике. Но, как и многое во мне, это неорганизованно, бессистемно и случается приливами. В основном, когда внезапно я натыкаюсь на что-то или вспоминаю. Однако, сильные, красивые, изящные, ажурные конструкции слов, сплетающиеся в разноцветные и многогранные картины смыслов, ритмом и рифмой рассказывающие что-то ощутимое и осязаемое - я очень к этому чувствителен.

Год назад случился Лорка, которого я совершенно не знаю и никогда до тех пор не интересовался. Кусок его стихотворения. Как я узнал потом - очень удачного, замечательного перевода, есть несколько более слабых, быть переводчиком поэта - великое дело. "Чтобы не нарушить, не расстроить, чтобы не разрушить, а построить". Нужен немалый талант, владение словом, тоже. Меня заинтересовал этот отрывок, я прочёл его в маршрутке, а по приезду домой полез в сеть, искать. И нашел. В те дни он произвёл на меня очень сильное впечатление.

Я поделюсь им с вами. И оставлю здесь, себе, на память.

Федерико Гарсиа Лорка, "Неверная жена"

И в полночь на край долины
Увел я жену чужую,
а думал - она невинна...

То было ночью Сант-Яго,
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбки, шурша крахмалом,
в ушах у меня дрожали,
как шелковые завесы,
раскромсанные ножами.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальним собачьим лаем
за нами гналась округа...

За голубой ежевикой
у тростникового плеса
я в белый песок впечатал
ее смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она - четыре корсажа.
Ее жасминная кожа
светилась жемчугом теплым,
нежнее лунного света,
когда скользит он по стеклам.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...

Тому, кто слывет мужчиной,
нескромничать не пристало,
и я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.

Я вел себя так, как должно,
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
у края речной долины, —
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.

1928

Текст стиха отсюда